Лексические средства выражения авторского «Я»( на примере

Так, нередко тексты Довлатова состоят из микроновелл, структурно не оформленных. Это тоже фрагментация; как и парцелляция, на своем уровне она позволяет выделить некий «участок действительности», взглянуть на происходящее пристальнее. Не исключено, что в этом может усматриваться отражение особого взгляда писателя на мир. Н.В. Пушкарева пишет, что «в некоторых случаях парцелляция служит для передачи патетического смысла, для демонстрации авторской положительной оценки...» [12, с. 142]. Как пример она приводит отрывок (из цикла рассказов «Чемодан»): Черкасов был народным артистом. И не только по званию. Его любили профессора и крестьяне, генералы и уголовники (3, с. 425). Комментируя отрывок, Н.В. Пушкарева отмечает, что никакой иронии в нем не содержится, автор передает искреннее чувство, не выраженное высокими словами, а «скрытое в синтаксической конструкции». На лексическом уровне об этом свидетельствуют и имена литераторов, поставленные в один ряд с именем Н.А. Черкасова в предложениях, следующих за отрезком, – Есенина, Зощенко и Высоцкого. Важно учитывать и «...семантику однородных членов предложения в данном отрывке. Соединение профессоров и крестьян, генералов и уголовников позволяет скупыми лексическими средствами создать картину всенародной любви к артисту» [12, с. 142]. Особая роль парцелляции у Довлатова отмечалась неоднократно. Все же надо сказать, что искреннее чувство, «скрытое в синтаксической конструкции», выражается не формально, то есть не просто в самой схеме, а с учетом лексического наполнения конструкции. Чтобы реализовать схему в конструкции, нужно подобрать слова, что представляется очевидным. Особый подбор Довлатовым слов тоже отмечен исследователями. А.Ю.Арьев пишет, что «у Довлатова нет ни одного предложения, где слова начинались бы с одинаковых букв»[1, с. 31]. Так что парцелляцию трудно представить без того, что можно парцеллировать, то есть без набора (и подбора) правильных, нужных в данный момент слов. ЗАКЛЮЧЕНИЕУпомянутый в начале работы аристотелевский закон тождества, конечно, не нужно трактовать буквально в том смысле, что если «А есть А», то «“Я” как личность должно быть равным тому “Я”, каким личность себя представляет» (в том числе представляет, позиционирует в тексте как языковая личность). Это относится и к восприятию, представлению читателем автора как героя, как персонажа: реальное «Я»автора всегда другое (что очевидно) в отличие от этого представления, тем более если учесть, что оно, представление читателя, динамично и завтра может быть не таким, как сегодня. Но искать истоки реального «Я» автора непродуктивно, потому что, если даже учесть, например, биографические реалии, они лишь частично подскажут направление поиска и в принципе мало что добавят к тому, что читатель увидел в тексте.Об этом говорилось в первой главе. Проза Довлатова псевдодокументальна, факты в ней – подручный материал, который писатель использовал по своему усмотрению. Этим его тексты напоминают анекдоты, в которых достоверностью можно пожертвовать ради психологической точности. Как языковая личность автор проявляется на разных уровнях, в том числе на уровне лексики. Сама лексика у Довлатова весьма жестко дифференцирована в зависимости от ситуации, и выбор, например, средств для речевой характеристики персонажа обусловлен задачей показать его именно в этом свете, а не в другом.Так получилось, что в настоящей работе внимание уделялось, в частности, жаргонным словам из уголовной среды и некоторой полемике с преувеличенным мнением о ее роли в текстах Довлатова. Нельзя сказать, что «Зона» перегружена воровским жаргоном. По очевидным причинам во всем своем «богатстве» лагерная лексика не могла быть отражена в тексте. Но дело не только в этом. Довлатов, проживая годы службы вместе с уголовниками и сталкиваясь, мягко говоря, с проявлениями нетипичного для нормального общества менталитета, находит возможность посмотреть на них как на людей и – в пространстве текста, а не ситуаций – установить с ними некий контакт как минимум на уровне лексики. Языковая личность писателя глубоко эмоциональна и открыта читателю, хотя часто проявления ее сущности носят имплицитный характер и нуждаются в декодировании. К этому надо добавить, что экстравертный характер языковой личности сопрягается у автора с лиризмом. Довлатов говорил, что похожим ему быть хочется только на Чехова. Именно лиризм выступает одной из характерных черт Довлатова, сближающих его с Чеховым. Практически все главные довлатовские книги написаны от первого лица, многие – от лица Сергея Довлатова, но даже в этом случае надо говорить не о самом авторе, а об авторе-персонаже, то есть об образе, о «лирическом герое».Нужно различать автора-нарратора и рассказчика как персонажа, они очевидным образом не совпадают (впрочем, как и почти всегда в литературе). Нарратор взыскательно смотрит на рассказчика как на воплощение своего «Я», которое нарратору не идентично, а идентично некоему его представлению о рассказчике; об этом говорилось в начале работы.В «Заповеднике», хотя рассказ идет от первого лица, Алиханов конструируется нарратором по общим законам «создания образа», хотя для Довлатова они отнюдь не общие. Е.В. Ласточкина пишет, что в «Зоне» «...Довлатов предстает перед нами в разных ипостасях: надзиратель, художник (писатель) и автор, разъясняющий издателю концепцию своего произведения» [9, с. 38]. Конструкты с двумя, тремя ипостасями автора (а возможно, и более чем с тремя) характерны для широкого толкования его языковой личности как многомерного пространства. Для понимания специфики довлатовского авторского «я» важно констатировать следующее. В мире довлатовской прозы неважно, случилось ли на самом деле с людьми, о которых говорит писатель, то или иное событие, гораздо важнее, что оно могло с ними произойти.Парадокс книг Довлатова в том, что вся их якобы документальность – мнимая, действительность в них если и отражается, то как бы сквозь витражные стекла. Довлатовские тексты нельзя расценивать как хроникально-документальное свидетельство, и «правдивость вымысла для писателя существеннее верности факту» [1, с. 6], как сказал об этом А.Ю. Арьев.Яркая личность Довлатова воплощается в яркой языковой личности, место которой не только в тексте, нои в сознании и сердцах читателей. Нельзя не признать, что сложная литературная судьба и автора, и его книг отражена – так или иначе – в текстах Довлатова. Нужно только иметь в виду, что чувство, переживание (как атрибут лиризма) нередко выходит на первый план и заслоняет факт. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ1. Арьев, А. История рассказчика // Довлатов, С. Собрание сочинений : в 4 т. / сост. А. Арьев. – СПб. : Азбука-классика, 2007. – С. 5–36. 2. Богданова, О.В., Власова, Е.А. Интертекстуальный подтекст повести С. Довлатова «Зона» / О. В. Богданова, Е. А. Власова // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2019. – Т. 12. – Вып. 5. – C. 16–19. 3. Большая Российская энциклопедия : в 35 т. – М. : Большая российская энциклопедия, 2004–2017. – Т. 9 : Динамика атмосферы – Железнодорожный узел, 2007. – 767 с. 4. Вайль, П. Без Довлатова / Петр Вайль. – Звезда. – 1994. – № 3. – С. 162–165. 5. Генис, А. А. Довлатов и окрестности / А. А. Генис. – М. : Corpus, 2011. – 733 с. 6. Генис, А. Бродский и Довлатов. Классики русской Америки / А. Генис // Новая газета. – 2015. – № 30. – С. 19. 7. Камянов, В. Свободен от постоя / В. Камянов // О Довлатове. Статьи, рецензии, воспоминания / сост. Е. Довлатова. – Тверь : Тихая гавань , 2001. – С .94–101. 8. Караулов, Ю. И. Русский язык и языковая личность / Ю. И. Караулов. – 7-е изд. – М. : Изд-во ЛКИ, 2010. – 264 с. 9. Ласточкина, Е. В. Авторская позиция и способы ее выражения в повести С. Довлатова «Зона» / Е. В. Ласточкина // Вестник РУДН, серия: Литературоведение. Журналистика. – 2012. – № 2. – С. 34–43. 10. Лейдерман, Н. Л., Липовецкий, М. Н. Современная русская литература. 1950-е – 1990-е годы : в 2 т. / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. – Т. 2 (1968–1990). – М. : Академия, 2003. – 686 с. 11. Мокиенко, В. М. Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное / В. М. Мокиенко // Словарь русской брани (матизмы, обсценизмы, эвфемизмы) / В. М. Мокиенко, Т. Г. Никитина. – СПб. : Норинт, 2003. – С. 10–61. 12. Пушкарева, Н.В. Эмоциональный подтекст в прозе С. Д. Довлатова и его лингвистическое выражение / Н.В. Пушкарева // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. – 2009. – № 2. – С. 141–144.13. Пушкарева, Н. В. Языковое выражение подтекстовых смыслов в прозаическом тексте (на материале русской прозы XIX–XXI вв.) : автореф. дис. ... д-а филол. наук : 10.02.01 / Н. В. Пушкарева. – СПб., 2013. – 30 с. 14. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. – М. : Русский язык, 2005. – 941 с. 15. Русский язык : энцикл. / гл. ред. Ю. Н. Караулов . – 2-е изд., перераб. и доп. – М. : Большая Российская энциклопедия : Русский язык, 1998. – 704 с. 16. Рыжова, П. Сергей Довлатов. Заповедник. 1983 / Полина Рыжова [Электронный ресурс]. URL: http://https://polka.academy/articles/538 (дата обращения: 28.08.2019). 17. Самыгина, Л. В. Ирония как метатекстовый феномен в рассказах С. Довлатова : автореф. дис. ... канд. филол. наук : 10.02.19 / Л. В. Самыгина. – Ростов н/Д, 2013. – 18 с.18. Сергей Довлатов (1941–1990). Жизнь. Творчество. Воспоминания современников [Электронный ресурс]. URL: http://www.bibliofond.ru/view.aspx?id=31975 (дата обращения: 28.08.2019) 19. Философия : энцикл.сл. / под ред. А. А. Ивина. – М. : Гардарики, 2004. – 1072 с. 20. Хлупина, М. А. Особенности языковой личности С. Д. Довлатова : автореф. дис. ... канд. филол. наук : 10.02.01 / М. А. Хлупина. – М., 2014. – 24 с.