ПРИЕМ ОСТРАНЕНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ ХАРМСА

[6]При этом особый способ переживания времени как исчисления и описания неких субъективных состояний обуславливает превращение человеческого тела в орган восприятия, чувства времени, то есть время может быть познано посредством слуха - «прощелкало», «простучало», зрения (или же некоего чувства, отвечающего за восприятие движения как изменения мира) и того «невыразимого» переживания своей собственной явленности в мире и постепенного исчезновения во времени, временной протяженности своего собственного бытия, того ощущения, для которого не существует адекватнойноминации в обыденном состоянии языка и которое может быть выражено лишь на некоем ином, другом языке - «Трр и Пе».Время как субъективно переживаемая утрата нейтрализует качества всеобщности, универсальности измерения относительно каких-либо изменений, происходящих в мире, так как мир находится в состоянии непрерывного движения и изменения, беспрестанной смены своих образов и проявлений. 2.2 Отстранение от времени в поэзии Д. ХармсаВремя в поэзии Хармса едино, однородно, и рассыпается на множество мельчайших частиц, материально и неуловимо, постоянное ускользание образует длящееся тягучее движение - так рождается образ временного потока в поэзии Хармса как сыплющегося песка, образующего постоянно изменяющиеся комбинации и варианты состояний мира, причем ситуации и варианты картин бытия неизменно повторяются, что обуславливает появление образа кругового, замкнутого времени: «Года и дни бегут по кругу. / Летит песок. Звенит река». [2]В другом стихотворении образ кругового времени дан через кольцевую композицию, повтор начальной ситуации в конце текста, причем между одинаковым состоянием мира в начале и конце стихотворения существует некоторая временная протяженность. Однако время, сделав круг, возвращает миру прежнее состояние, прежнюю ситуацию:И дворник с черными усамистоит всю ночь под воротамии чешет грязными рукамипод грязной шапкой свой затылоки в окна слышен крик веселыйи топот ног, и звон бутылок.Примечательно, что в данном отрывке внешние атрибуты ситуациисохраняются неизменными и повторяются в начале и в конце несмотря на то, что между ними - длительный временной интервал: «проходит день, потомнеделя//потом года проходят мимо». Так, «дворник с черными усами» напервый взгляд представляется некой вневременной фигурой, исключенной из протяженности временного потока, обнаруживающего себя как непрекращающаяся череда утрат: «люди стройными рядами в своих могилах исчезают». Застывший в постоянстве своих признаков и действий - «с черными усами», «стоит под воротами», «и чешет грязными руками//под грязной шапкой свой затылок», образ дворника выпадает из потока времени, то есть череды утрат и исчезновений, временных изменений мира. Однако наряду с образом дворника неизменными остаются и сами признаки ситуации, само состояние и картина бытия в данный описываемый момент: «и в окна слышен крик веселый//и топот ног и звон бутылок». Повтор признаков, качеств и участников ситуации обусловлен замкнутостью обыденного, «здешнего» времени, измеряющего человеческое бытие и этим же бытием измеряемое. Неизбывность кругового движения времени порождает постоянный повтор происходящих в мире событий, невозможность выхода, исключения из кругового времени приводит к возвращению в одну и ту же ситуацию, что схоже с явлением повторов ситуации в пространстве кошмара. Таким образом, обыденное время в поэзии Хармса задает офаниченный способ бытия, исключающий: открытие присутствие иной, чуждой повседневной, временной природы.Творчество Хармса представляет два художественных способа познания, измерения и переживания времени - в пределах рационального состояния сознания и языка и поэтического, то есть измененного, трансцендентного, отчужденного относительно нормы.[11]В первом случае время отмеряется и описывается посредством событий, умещается в понятия последовательности, длительности и тому подобного, делится на некие отрезки, обозначаемые звуками, знаками, цифрами и прочими условными, созданными рациональным человеческим сознанием, символами:Уже на радиосигналыСообщают полдень. На углуКричат проворные журналыО том, что было по утру.Уже мгновенные газетыКричат о том, что было днем,дают вечерние советы. Уже проспект блестит огнем.Отчужденное от обыденности сознание обретает свободу в воплощении времени средствами отчужденного состояния языка. Поэзия как текстовый способ существования Времени представляет собой двойное разрушение: воплощение мгновений субъективно переживаемого Времени разрушает не только всеобщий рациональный опыт познания и описания времени, но и собственно явление времени как безвозвратной потери. Язык является уловкой, творяще-разрушающей материей: мгновение индивидуального ощущения времени, запечатленное средствами поэтического состояния языка, остаются навсегда пойманными, явленными в слове, проходя сквозь временной поток, утрачивая свою суть в качестве неизменной утраты. Поэзия, открывая прежде всего саморазрушительную природу времени, тем самым лишает его этой природы: «Мы с тобой, должно быть, маги, / разрушаем время песней».В пределах «здешнего», посюстороннего бытия время не только не открывает свою суть как постоянной, безвозвратной потери, но и, напротив, обнаруживает свое присутствие в мире нормы в качестве одной из вещей, наполняющих реальность. Понятия, знаки, все способы рационального описания времени, которые живая непостоянная, играющая в прятки сила времени покинула, становятся, как и сам часовой механизм, лишь предметом реальности, материальным указателем некой трансцендентной непознаваемой воли, вещью. И, как всякая вещь, вещь-время у Хармса впределах рационального состояния сознания подвержена—физическому распаду, разложению. При этом разрушение овеществленного времени происходит посредством самого часового механизма, наглядно воплощающего закономерности движения, структуру и в целом способ существования времени: «Звонкий маятник качаясь / Делит время на куски».[2]Следовательно, время как предмет терпит разрушение от своего схематичного отражения, механистического подобия - порождения рационального познания, что вновь реализует природу времени как саморазрушительной, самопоглощающей силы, только в данном случае - на уровне предметной, материальной реальности.Время в поэзии Хармса как неизбывно и постоянно переживаемая потеря, как механизм самопоглощения восстанавливает также и мифологический сюжет, описывающий бытие Времени как некой трансцендентной относительно человеческого существования силы — миф о Кроносе, пожирающем своих детей (в римской мифологии - Сатурн), «который воспринимался как символ неумолимого времени» [107; 299].Время становится знаком явления Бога в мире. Именно Бог является причиной, началом и единственным измерением логики Времени:И грозный Бог для простотыВскочил и сдернул пыль веков.И вот, без времени оков,Летит один себе сам друг.И хлад кругом и мрак вокруг.Чужеродность общего времени, измеряемого часовым механизмом, и истинной, непознаваемой сути времени в поэтической реальности Хармса открывает особое временное видение и чувство, присущее каждой мельчайшей частице мира. [5]Время разлито, растворено во всех проявлениях мира, и каждая его составляющая обладает субъективным переживанием иизмерением времени, чуждым обыденным способам описания и выражения, сама природа трансцендентной воли и силы, одним из проявлений которой является и время, отторгает общие, рациональные способы ее обозначения, любые попытки фиксировать ее средствами обыденного состояния языка: «Часы беспомощно стучат / Расти трава, тебе не надо время. / Дух Божий, говори, тебе не надо слов».У Хармса мы сталкиваемся с явлением Времени как некоторого качества мира, качества потустороннего, непознаваемого характера.Время обнаруживает себя как перманентное состояние мира, точнее -совокупность состояний всех составляющих мира, постоянное в непрерывной изменчивости, в вечном движении, разрушающее категорию времени в её повседневном смысле, «это мгновение, равное вечности, в котором времени больше нет». Время у Хармса становится одним из способов самообнаружения мира, одним из проявлений его многообразия: «Ветер дул, текла вода, / Пели птицы, шли года»; «Ревела страшная вода / Светили звезды. Шли года».В этом состоянии вечного непредсказуемого алогичного движения человек, переживая время как утрату, также обретает движение во временном потоке, в связи с чем категория времени отторгает любые попытки описания, претендующие на всеобщность, объективность, так как субъективная динамика человеческого бытия, растворенная в динамике временного потока, окончательно разрушает возможность познать и подчинить человеческому сознанию первозданный хаос времени. [3]«О времени можно судить и определить его лишь по своим собственным ощущениям, каждым своим действием и словом доказывая, что ты еще жив». При этом субъективное чувство и переживание времени могут совпадать с отдельными проявлениями времени в мире, однако уже в следующее мгновение непредсказуемая сила временного потока заставляет обнаружить свое чувство времени как выпадающее из него, тотально не совпадающее с ним.Дни летят как ласточкиА мы летим как палочкиЧасы стучат на палочкеА я сижу в ермолочкеА дни летят как рюмочкиА мы летим как ласточкиСверкают в небе лампочки,А мы летим как звездочки.Таким образом, в поэтической реальности Хармса время становится одним изпроявлений в мире трансцендентной воли и силы, чуждой любым способамрационального познания и описания средствами обыденного состоянияязыка. Единственной возможностью адекватного познания и измеренияВремени становится субъективное ощущение, индивидуальное переживаниеВремени, своего с ним совпадения или же выпадения из временного потока,что может быть описано лишь средствами иного, отчужденногоотносительно нормального состояния языка и чуждого любым попыткампонимания и интерпретации.ЗаключениеЯвление отчуждения как способа очищения самого явления бытия от присутствия материальной реальности, как способа достижения «дородовой пустоты» прослеживается в поэзии Хармса как разрушение духовного и рационального человеческого опыта познания и описания мира. В стремлении рационально познать мир человеком было выработано множество понятий и категорий, оперируя которыми, можно зафиксировать, поймать структуру реальности, понять закономерности развития и изменения мира, такие как причина и следствие, логика, и, конечно, категория времени.В поэтическом пространстве Хармса на этом уровне отчуждение реализуется как мировоззренческая установка, вечно изменяющемуся, динамичному миру Хармса чужды сами понятия логики и причинно-следственной взаимосвязи предметов и явлений, в реальности, единственной константой которой является непостоянство и перемена, универсальным становится принцип произвольного столкновения предметов, случай как единственно верная и возможная причина всех происходящих событий, мозаичность, коллажность образов. Сама природа случая нейтрализует всякую внутреннюю или внешнюю причинную обусловленность явления. Делая случайное универсальным принципом как содержательной, так и образной стороны своего творчества, Хармс тем самым отменяет любые рациональные способы познания, описания и фиксации реальности, высвобождая ее из тесных рамок понятий логики, обусловленности и временной последовательности. При этом единственной закономерностью мира становится его постоянное ускользание из границ рационального описания, постоянное нарушение и слом рациональных категорий. Устраняя способы обыденного мирообъяснения и мироописания, Хармс в своей поэзии воплощает отдельные состояния мира во всей полноте их абсурдности, противоречивости, изменчивости и вечной динамики. Мир не может быть познан и описан во всей своей полноте, так как он являет собой неизмеримо большее, чем мы можем видеть, знать и чувствовать. Мир обнаруживает себя через глубины подсознания, через самые недра языка, что проявляется в качестве непознаваемого, отторгающего любые попытки интерпретации текста. Таким образом, адекватное языковое выражение мира находится по ту сторону от разума и языка в обыденном состоянии. Список используемой литературыАвраменко И. Даниил Хармс: Тридцать два зуба и восемь пальцев. // Домовой. 2002, № 1. - С. 132-137.Алексеева М.И. «Еж» и «Чиж». // Вестник Моск. ун-та. Сер. 10, Журналистика. 2002, № 2. - С.64-81.Битов, А. Пятое измерение. – М.: Альманах "Рубеж", 2017. – 528 с.Буров,С.Г. Хармс против Пастернака: контексты пародий. – М.: Петрополис, 2018. – 276 с.Гладких Н.В. Эстетика и поэтика прозы Д.И.Хармса. - Томск, 2000.Глоцер В. Марина Дурново. Мой муж Даниил Хармс. - М., 2000.Глоцер В.И. Дети пишут стихи. Книга о детском литературном творчестве. - М., 1964.Григорьева, Н. Человечное, бесчеловечное. Радикальная антропология в философии, литературе и кино конца 1920-х - 1950-х гг. – М.: Петрополис, 2014. – 640 с.Даниил Хармс: Анкета члена литфонда. // Русская литература. 2003, № 2.-С.170-172.Жаккар, Ж.Б. Литература как таковая. От Набокова к Пушкину. Избранные работы о русской словесности. – М.: Новое литературное обозрение, 2016. – 408 с.Жолковский, А. Поэтика за чайным столом и другие разборы. – М.: Новое литературное обозрение, 2014. – 824 с.Зинаида Кривоусова. Детская литература. – М.: PalmariumAcademicPublishing, 2018. – 156 с.Кобринский А. Проза Хармса. - Спб., 1992.Кобринский, А.А. О Хармсе и не только. Статьи о русской литературе XX века. – М.: Свое издательство, 2015. – 408 с.Кобринский, А.А. Поэтика ОБЭРИУ в контексте русского литературного авангарда XX века. – М.: Свое издательство, 2014. – 364 с.Ковтунова И.И. Поэтический синтаксис. - М., Наука, 1986.Кондаков И. «Друг вашего детства». // Современная драматургия. 2001,№3.-С.172-183.Подорога, В. Материалы по аналитической антропологии литературы. В 2 томах. Том 1. Н. Гоголь, Ф. Достоевский. – М.: Культурная Революция, Логос, Logosaltera, 2016. – 688 с.Хармс Д. Малое собрание сочинений. - Спб, Азбука-классика, 2003. -863 с.