Юмористические рассказы А.П.Чехова

Пример чистого, беззаботного взгляда на вещи – рассказ Чехова «Налим», когда рыбаки старательно пытаются выловить налима и тот в последний момент срывается у них с крючка. «В чём прелесть этого рассказа? – замечает Бердников. – В жизнерадостном юморе, в удивительно лаконичных и впечатляющих зарисовках действующих лиц, в динамичном, упругом развитии действия, в гармонической пропорциональности и скупости изобразительных средств».Таким образом, «Налим» – фактически иллюстрация раннего, «юмористического» Чехова, того миропонимания, с каким он входил в литературу.Что же касается художественного мастерства Чехова, тех приёмов, которые он использовал, то Бердников отмечает здесь характерные для пародии (а Чехов, пишет он, и начинал как литературный пародист) ходы: ничтожность повода, вокруг которого разворачиваются великие страсти («Смерть чиновника» и др.), тем самым давая понять противоестественность сложившихся порядков. При этом Чехов не делает далеко идущих выводов, давая понять, что он доверяет читателю, который сам сможет сделать эти выводы, поскольку прекрасно понимает идеалы самого Чехова, идеалы должной жизни. Со временем во внешних проявлениях всё больше обнаруживалась совершенно иная, чем казалось, скрытая их сущность, которую выявить можно было только с помощью углублённого психологического анализа. И здесь Чехов сделал новый шаг вперёд. «Всё это и означало рождение нового чеховского рассказа»Ещё одна оригинальная статья – «Смех Чехова» из поздней книги З.Паперного «Стрелка искусства».Раскрывая кажущуюся разность «юмористических» и «лирико-драматических» рассказов, исследователь делает вывод, что на самом деле «перехода от юмора к «серьёзу» не было, что вместе с ростом мастерства писателя «рос, углублялся» и его юмор, «сливался с горестными раздумьями о современной жизни». На самом же деле юмористическая основа рассказов оставалась, просто обогащаясь лирическим «флёром». Чеховский юмор не просто предваряет серьёзность, - говорит исследователь, - он таит её в себе. И в качестве примера приводит записные книжки Чехова, в которых масса чисто юмористических зарисовок и наблюдений. Так, чисто декоративная зарисовка, житейский анекдот про дьячка, который съел всю зернистую икру (подлинный устный рассказ Бунина Чехову про их сельского дьякона, который так «отличился» на именинах отца самого Бунина, у Чехова ставший анекдотом про дьячка, повторившего свой «подвиг» на похоронах фабриканта), превратился в повесть «В овраге» с такой трактовкой произошедшего: «Жизнь ли была так бедна здесь, или люди не умели подметить ничего, кроме этого неважного события, происшедшего десять лет назад, а только про село Уклеево ничего другого не рассказывали».Или другой эпизод («Печенег»). По записи в записной книжке, один персонаж (Х) ночует у другого (Z) и, узнав о его вегетарианстве, искренне не может понять: «Для чего же в таком случае свиньи?». В рассказе же этот персонаж (Х), совершенный «печенег» по натуре, весьма ограниченный, вдруг задумывается: «Время, когда люди не будут убивать друг друга и животных рано или поздно настанет… и он воображал себе это время и ясно представлял самого себя, живущим в мире со всеми животными, и вдруг опять вспомнил про свиней, и у него в голове всё перепуталось».Ещё одна важная мысль, по убеждению исследователя – Чехов не делит своих героев на положительных и отрицательных. Наглядный пример – героиня рассказа «Душечка», вроде бы непутёвое существо, не способное сделать и шагу без поддержки или подсказки. Но – насколько же она непосредственна, способна любить. «Смех Чехова – это и смех и не смех, и сдержанно печальные раздумья, и вот эти слабые и бескорыстные слёзы Душечки, женщины с нелепой судьбой: она всю жизнь грелась чужим теплом, мечтала о любви, которая захватило бы всё существо, всю её душу. Но насколько же она добрей, честней, отзывчивей своих суетных, маленьких, деловитых мужей». Смешное, не утрачивая своей ироничности, всё более усложняясь, ведёт к серьёзному.«Мы прекрасно понимаем, что Чехов смеётся над ограниченностью Душечкиного мирка, но ему дорога её участливость, её готовность всё отдать, не жалея». Сложность, неоднозначность, разнообразность взгляда Чехова на мир и людей, которое проявляется в сложном взаимодействии, переплетении «художественных штрихов, деталей, намёков, полутонов». Отношение Чехова к Душечке также очень «разноцветно». «Вы начинаете решительно и безоговорочно делить его героев на положительных и отрицательных, - говорит исследователь и приводит совершенно удивительный образ: - но та же Душечка вдруг обращает к вам своё лицо с доброй, не очень осмысленной, доверчивой улыбкой и с обезоруживающим простодушием спрашивает: а мне куда?».И ещё одно наблюдение: Чехов не переносил «плакатности», иллюзий, приукрашиваний. З.Паперный замечает: «Чеховская ирония – умная, спокойная… такая тревожная… позволяла раскрывать богатейшую гамму тонов и полутонов человеческой души, вызывала у читателя столь же сложное отношение к персонажу – жалость, сочувствие, симпатию ко всему, что противостоит тине обывательского существования, веру в то, что он не погиб окончательно». «Она позволяет видеть в одном и том же человеке смешное и трогательное, волнующее и нелепое, честное и беззащитное». Чехов ненавидит всевозможные душевные окаменелости, несуразности, несправедливости, но искренне сочувствует человеку, который пытается сбросить с себя «футляр» обыденных представлений, заключает автор.Современное чеховедениепредставлено прежде всего работами уже упоминавшегося В.Б.Катаева. Он – научный редактор и составитель обширной энциклопедии, посвящённой Чехову и вышедшей в 2001 г. Он – автор главы о Чехове в трёхтомном вузовском учебнике «История русской литературы XIXвека. 70-90-е годы», которой мы и хотим закончить наш реферат.Катаев обращает внимание на уже названную нами во введении проблему – Чехов совершенно не вписывался в традиционную советскую литературоведческую схему литературы как отражении классовой борьбы и освободительных стремлений, и приводит слова Василия Гроссмана из романа «Жизнь и судьба»: «Чехов у нас по недоразумению признан… А сути Чехова государство не понимает, поэтому и терпит его». Катаев отмечает, что Чехов вошёл в литературу своего рода игрой, тем более что Чехов так и отзывался о своём раннем творчестве: «игра в литературу». «Многие из его произведений были, действительно, игрой – беспечной и свободной игрой ещё неведомого никому юного гения, готовыми формами, уже существующими в литературе», часто уже замеченными исследователями приёмами литературной пародии. Это тоже было одним из приёмов чеховской юмористики, напримериронически поданный высокопарный слог тупого донского помещика («Письмо учёному соседу») или концовка «Тысячи одной страсти», где по ходу повествования нагнетаются страсти одна за другой, и вдруг неожиданная концовка: «Ничего этого никогда не было… Спокойной ночи!».Исследователь делает интересный анализ рассказа «Жалобная книга». И тут «читатель вовлекается автором в игру – игру с ожиданием каждый раз какой-нибудь нелепости, несуразно-неуместной в предлагаемых условиях». Здесь и нелепые по своему построению, до косноязычия, фразы (отсюда знаменитое «Подъезжая к станции, с меня слетела шляпа»), и неуместные вообще в книге жалоб записи, и столкновение несовместимых речевых жанров – от признаний в любви до политического доноса. Катаев отмечает, что уже в этом рассказе проявился драматургический талант Чехова. «На минимальном пространстве – страничка с небольшим – представлено не менее десятка разнообразных ролей и житейских ситуаций. Почти каждая запись даёт пищу для воображения… Сцен и положений хватит не на одну пьесу или рассказ. А действующие лица – кого тут только нет!... а главное то, что сведены они вместе, голоса их звучат как неспевшийся хор – и это едва ли не основной источник комизма «Жалобной книги». Разнологосица и разнобой персонажей впоследствии станут одним из основных приёмов в чеховских пьесах». Впрочем, как считает исследователь, здесь возможно увидеть и другое: «бесконечное разнообразие жизненных ситуаций, отдельных реакций, точек зрения на мир – и невозможность свести это разнообразие к одному жанру, вместить в предначертанные рамки». Иными словами, жизнь слишком разнообразна, разнолика, разноголоса.В продолжении статьи Катаев сводит вместе уже отмеченные прежними исследователями черты поэтики юмористических рассказов Чехова: выразительные приёмы поэтики – причудливые заглавия, забавные фамилии, энергичные повороты сюжета, запрограммированность общественным порядком поведения персонажей и т.п., частично использует и свои наблюдения из книги «Проза Чехова. Проблемы интерпретации». В итоге же, отмечает исследователь, Чехов делает широкий срез состояния современного ему общества. Основной объект его изображения – это «средний человек» в повседневной, обыденной жизни. «Средний человек» у Чехова «как всякий человек. Он лишён какой-либо необычности, незаурядности, главное в нём – обыкновенность, распространённость». И суть новаторства Чехова в стремлении «рассмотреть людей разных сословий и состояний под единым углом зрения, найти закономерности, характеристики сознания «среднего человека».ЗАКЛЮЧЕНИЕТаким образом, рассмотрев литературоведческие трактовки творчества Чехова и, в частности, его ранних, юмористических рассказов, мы можем прийти к некоторым выводам.Юмористические рассказы, с которых Чехов начинал своё творчество, создавались в контексте традиционной юмористики 1880-х годов. При этом талант Чехова способствовал тому, чтобы даже в рамках газетного фельетона отказаться от поверхностного зубоскальства, увидеть в происходящем, нелепом внешне, глубокий «подтекст», обусловленность нелепости происходящего принятыми в обществе правилами поведения, далёкими от естественности. И именно ограниченность рамками объёма газетного материала помогла Чехову строить свои рассказы кратко, энергично, выразительно, парадоксально. Каждый рассказ будто «выстреливал», рамками жанра, а жизнерадостность натуры самого Чехова, вложенная им в поэтику своих рассказов, позволяла ему «уничтожать» нелепости и несуразицу жизни не едкой, убийственной сатирой в манере Салтыкова-Щедрина, а добродушной усмешкой, ибо, как считается, любая проблема боится насмешки над ней. Думается, тут будет уместно известное выражение «Человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым».И даже когда Чехов переходил от юмористики к лирической иронии, всё равно его любовь к несуразным персонажам читалась в самой ткани его произведений. Юмор не уходил из его рассказов и драматургии, он приобретал новые, углублённые формы.ЛИТЕРАТУРАЧехов А.П. Рассказы. – М.: СЛОВО/SLOVO2000. – «Пушкинская библиотека».Дерман А. Москва в жизни и творчестве А.П.Чехова. – М.: Моск. рабочий, 1948.Ермилов В. Чехов – (Жизнь замечательных людей). – М.: Мол.гвардия, 1951.Паперный З. А.П.Чехов. Очерк творчества. – М.: Гос. изд-во худож. лит.-ры, 1954.Дерман А. О мастерстве Чехова. – М.: Сов.писатель, 1959.Балухатый С. Ранний Чехов // А.П.Чехов. Сборник статей и материалов. – Ростов-на-Дону, Ростовское кн. изд-во, 1959.История русской литературы в трёх томах. – Т. III (Литература второй половины XIX– начала ХХ веков). – М.: Наука, 1964.Бердников Г.П. Чехов. – (Жизнь замечательных людей). – Изд. 2-е.– М.: Мол.гвардия, 1978.Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979.Бердников Г. А.П.Чехов. Идейные и творческие искания. Изд. 3-е, дораб. – М.: Худож. лит., 1984.Паперный З. Стрелка искусства. – М.: Современник, 1986.История русской литературы XIXвека. 70-90-е годы. – 2-е изд., испр. – М.: ОНИКС, 2006.А.П.Чехов. Энциклопедия. Составитель и науч. редактор В.Б.Катаев. – М.: Просвещение, 2011.