ЙОХАН ХЕЙЗИНГА «ОСЕНЬ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ»

Кроме того, формы жизни определяются рыцарством и куртуазной любовью. Портрет нередко имеет жизненное применение (например, его посылают невесте при обручении), характерно значение изображения в надгробных памятниках. Грани между художественным творчеством и прикладным еще не существует. Порой в искусстве позднего Средневековья роскошь норовит изгнать красоту как следствие перегруженности формальными представлениями, согласно которым искусство несет функцию оформления. Грубо земное нередко соприкасается с мистическим как роскошь одежд сочетается с устремлением ввысь. Скульптура той эпохи практически не отличается от скульптуры более раннего или более позднего времени. Однако, необходимо отметить, что скульпторы во всем зависели от заказчиков, что и нашло отражение в практиковавшемся в то время изображении последних похожими на определенных святых. Таким образом, искусство нередко состояло на социальной службе. Первоначально слово стояло во главе всех видов искусства, но с развитием техники живописи форма стала грозить содержанию (хотя последнее еще остается преобладающим). Искусству рассматриваемой эпохи принадлежат черты, позже отрицавшиеся Ренессансом, такие как повышенная сентиментальность, видение каждой детали как самостоятельной вещи, а каждого замеченного свойства как чего-то существенного, способность быть захваченным разнообразием увиденного. Представление о художественно прекрасном еще отсутствовало, понятие красоты сводилось к понятиям совершенства, соразмерности и блеска. Важным оказывалось ощущение Божественной наполненности мира. Огромное значение также имеет символика цветов: черный и белый отступают, на смену им приходят другие, причем, например, синий означает верность, серый – торжественность, желтый и коричневый имеют значение неблагоприятное. В музыке также находится некое противоречие: с одной стороны, в ней содержится ссылка на чувственность души и гордыню, с другой – музыка воспринимается как отзвук небесной гармонии (таким образом, опасность гордыни открывается в подражании красоте). Но через искусство люди ищут прекрасного: так появляются, например, красивые безделушки – зачатки так называемого «искусства ради искусства».
В литературе той эпохи отмечается тенденция к переходу от слова (отображения действительности) к живописи. Таким образом, литература все больше напоминает чистую форму. Упадок литературы XV века объясним принципиальной разницей между словом и живописью: в живописи несущественно различие главного и второстепенного, а разработка деталей не мешает общему впечатлению, тогда как в поэзии подробная передача диалогов рождает не непосредственность, а утомительность, каковая связана и с претензией на назидание, кроме того, простое собрание образов может быть достаточным для работы живописца, но не поэта. Однако, литература продолжает жить и в описании красот природы, и в пародии, гротеске . Живой струей оказывается элемент профанации (не всегда связанный с непристойным), а также тон смиренной меланхолии, столь характерный для современных новелл о супружеской жизни. В живописи того времени как раз нет целостности. В целом, в искусстве позднего Средневековья наблюдается отсутствие творчества и вырождение: в ситуации, когда все переводится в образы, канонические формы и аллегории заводят в тупик.
Символизм Средневековья есть следствие влияния неоплатонизма, имевшего место в первые века христианства (платонический реализм заключается в признании единой основы бытия, благодаря которой все имеет для Бога одно значение). Таким образом, реализм всегда оказывается связанным с антропоморфизмом и именно он является превалирующим мировоззрением той эпохи, номинализм же (согласно которому общие понятия не существуют как вещи, но как абстракции) имеет место в большинстве случаев как реакция на реализм. В символизме осуществляется гармония всего существующего, объяснение всех противоречий, например, Ветхий Завет оказывается провозвестником Нового. Однако, все больший упор на символы также оказался причиной Реформации. В реализме все мыслится как вещественное, на этом построена и идея индульгенции, и многочисленные классификации грехов в соответствии с категориями адских мук. Со времени Дионисия Ареопагита в христианстве получило распространение апофатическое богословие – видение Бога через отрицание Его качеств, однако, данное формулирование уже является образом, кроме того, развитию образного (символического) мышления способствовала и литургия. Между тем, в указанную эпоху намечается тенденция преодоления мистики интеллектом.
Платонический реализм не мог не найти отражение и в практической жизни: все вещи имеют иерархию, все наделяется именем, за все отвечает определенный предмет. В проповедях и литературе это проявляется в постоянном цитировании Библии, использовании пословиц. Из казуистики как потребности изолировать, а затем обобщить каждый отдельный случай рождаются зачатки международного права. Между тем, в суде той эпохи наблюдается склонность к формализации: так, определяющее значение имеет формальный состав преступления без учета наличия или отсутствия умысла. Также еще не существует эстетического переживания отдельного человека, что и отражается в распространенности различных празднеств.
Заключение
Итак, мир позднего Средневековья Хейзинга характеризует следующим образом как мир злобы, необузданности, безысходности. Всеобщее ощущение безысходности означало кризис и идеологии, и культуры, и форм общественного сознания. Этики как таковой в этом мире нет: христианство все более облекается во внешние формы, между тем сказочно-мифическое восприятие мира исключает возможность для пробуждения индивидуального сознания.
Однако, вырождение или упадок средневековой культуры шло рука об руку с появлением новых форм. Обращение к чистой латыни и классическому стилю, связанное, в том числе, и с переводом античных авторов, привело к зарождению гуманизма (Петрарка, Бокаччо). Данный процесс проходил во Франко-Бургундии менее непринужденно, нежели в Италии, что, вероятно, объясняется историческими и культурными особенностями. Примечательно также все более частое обращение к мифологии и к язычеству, правда, носившее скорее номинальный характер (источник язычества Хейзинга видит и в средневековом «Романе о розе», в котором чувственные представления смешиваются с христианскими понятиями, а последние – с эротическими формами культуры). Растущую латинизацию благородного французского языка высмеивали и Вийон, и Рабле. Причем Хейзинга считает, что она как раз способствовала вычурности и препятствовала непринужденности, тогда как новое заключалось как раз в простоте духа и формы, а в живописи – в преодолении чрезмерности и искажений. Кроме того, обращение к язычеству вряд ли представляло собой явление религиозное, но более эстетическое.
Несмотря на то, что автор характеризует методологию своего исследования как проникновение в дух эпохи позднего Средневековья вне рассмотрения ее как предтечи Ренессанса, само признание кризиса, неестественности происходящего в результате переживания действительности в игровой ситуации наводит на мысль о неизбежности грядущего перелома в средневековом мировоззрении. Благодаря широкому кругу используемых документов, Хейзинга дает всестороннее описание жизни и культуры людей XV столетия и намечает тенденции к отвержению одних черт и развитию других. Данное исследование оказывается актуальным и в наше время, изобилующее эсхатологическими настроениями. Кроме того, осмысление истории делает возможным лучшее понимание настоящей ситуации.

Список используемой литературы
Гуревич А. Я. Избранные труды. Том 2. Средневековый мир. – СПб., 1999. – 560 с.
Делюмо Ж. Грех и страх: формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII - XVIII в.). Екатеринбург, 2003. – 751 с.
Иванов В. Г. История этики средних веков. СПб, 2002. – 464 с.
Хейзинга Й. Осень Средневековья. М, Наука, 1988. – 539 с.




16